Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Корреспондент NYT в номере газеты от 15 апреля 1945 года рассказал о том, как ход войны отражался на жизни в столице России в 1941, 1943 и 1945 годах. Он отметил, что Москва к концу войны стала одним из главных дипломатических центров мира. ИноСМИ приводит эксклюзивный перевод архивной публикации.
Ч. Сульцбергер
МОСКВА — Война сегодня идет далеко от Москвы, но мирная жизнь туда пока не вернулась. Понадобятся многие годы и миллионы часов напряженного труда, чтобы восстановить страну, столицей которой является этот сильный город. Понадобятся годы обильных урожаев, потребуется наладить производство такой продукции как быстровозводимые сборные дома, одежда, посуда, автомобили и сантехническое оборудование. Но уже сейчас видно, что пусть нескоро, но все это можно будет производить. А ведь еще недавно никто даже не осмеливался заглядывать так далеко вперед.
I
Впервые я увидел Москву в июле 1941 года, когда этот обширный мегаполис готовился к военным действиям.
Километры железнодорожных подъездных путей у огромного Киевского вокзала были заполнены эшелонами с войсками, предметами тылового снабжения, артиллерийскими снарядами и танками. Спальные вагоны с большими красными крестами по бокам стояли на запасных путях, и ходячие раненые стреляли друг у друга папиросы, бродили по платформам и передавали курево тяжелораненым, которые лежали на полках за зашторенными окнами.
Москва была странным городом, наполненным беспокойством и подсознательной тревогой. Время от времени по улицам города строем проходили пехотные роты, распевая новые песни войны, которые только начали входить в моду. По Можайскому и Ленинградскому шоссе из города шли грузовики ЗИС, сделанные в Горьком или на московском заводе имени Сталина. За ними катились грохочущие гаубицы, буксируемые тракторами. В летнем небе гудели истребители, летавшие парами и зорко следившие, не появятся ли самолеты мощной в то время люфтваффе, имевшие привычку прилетать почти каждую ночь.
В те дни Москва была одета в диковинный наряд. Сотни художников и техников, призванных в армию, когда первые немецкие танки пересекли западную границу, одели свою столицу в странный и неудобный камуфляж. Кремлевские стены с зубцами и башни покрасили так, что они казались кварталами жилых домов, окруженных кустарником и лесами. Огромные сети с фантастическими верхушками лежали на Москве-реке. Мавзолей Ленина переделали так, что он напоминал сельскую дачу. Большой театр завесили гигантской драпировкой, придав ему вид деревни возле леса.
Хотя немецкие танковые колонны приближались к Смоленску, Москва все еще была городом изобилия. Пайки выдавали полные, однако городские власти уже начали создавать запасы зерна на крайний случай. В главном обеденном зале гостиницы "Метрополь" мы пили лучшую водку-зубровку и вино "Цинандали" с привкусом миндаля, а ели особую серую икру из Астрахани и откормленных рябчиков, в маленьких и сочных тушках которых белого мяса было больше, чем у любой другой птицы их размера. Иногда по вечерам мы ходили в кавказский ресторан "Арагви" и объедались шашлыком под красное вино. Грузинский оркестр исполнял странные мелодии, а уезжавшие на фронт офицеры чокались рюмками с зубровкой.
В начале сентября, когда нацисты уже взяли Смоленск и ломились в ворота Ленинграда, прибыла первая англо-американская миссия с задачей договориться о поставках с огромных заводов и фабрик западного мира.
Но немцы продолжали наносить удары. Прибыли британские "Харрикейны", чтобы помочь в защите крупных портов Мурманска и Архангельска, куда приходили грузы. Прибыло несколько американских истребителей "Томагавк" для сборки. Той осенью в бой вступили первые немногочисленные британские танки "Валентайн" и "Матильда".
Когда немецкие генералы фон Бок, фон Рундштедт и фон Лееб сосредотачивали свои колоссальные силы для проведения решающих наступлений, Москва обрела более серьезный и мрачный вид. Когда нацисты стали продвигаться по Украине, отрезав ведущие на юг линии коммуникаций, начали исчезать рябчики, крымское вино и минеральная вода "Нарзан" с Кавказа, которыми могли наслаждаться немногие счастливчики. Немецкие самолеты стали появляться в большем количестве, чем раньше, и чаще, потому что ночи становились длиннее, а передовые базы люфтваффе переместились на восток.
Каждую ночь гремели орудия. В воздухе взрывались миллионы снарядов зенитных пушек. Вой сирен эхом проносился по опустевшим улицам. Падавшие вниз осколки зенитных снарядов гремели, скользили по крышам, и рикошетом отскакивали от стен дрожавших зданий. То здесь, то там пламя пожара освещало небо, если какому-то немецкому самолету удавалось прорваться через завесу зенитного огня и сбросить бомбы или пусть устаревшие, но очень ярко горевшие "зажигалки".
Осветительные ракеты спускались на парашютах над угрюмыми черными тенями Кремля. Мощный фугас разрушил главный вход Московского университета и вырвал огромные куски кирпичной кладки из стен древней царской конюшни. Бетонобойные бомбы разрушили оба угла величественного Большого театра, и закрывавшие его камуфляжные сети болтались на ветру.
То были плохие времена. В один отвратительный октябрьский день, когда задули ветры и началась первая осенняя метель, иностранцы и многие государственные наркоматы получили тихий приказ переехать на восток. Когда мы прощались в отеле с жизнерадостным и толстым швейцаром, он покачал головой и сказал: "Вы не вернетесь. Я знаю, вы уезжаете".
II
Второй раз я увидел Москву в декабре 1941 года. Мы летели буквально над верхушками деревьев и снова в снегопад. Летевший сзади нас самолет упал на проходивший мимо поезд. Потом мы поехали по молчаливым улицам города. Шло первое большое контрнаступление, и русские начали один за другим освобождать города: Клин, Волоколамск, Калинин, Можайск. Нацисты, чьи передовые отряды дошли почти до знаменитой водонапорной башни в Химках, с боями отступали через снежные заносы, а их преследовала и изматывала одетая в полушубки пехота, неожиданно появлявшиеся из лесов партизанские отряды, знаменитая кавалерия Доватора и артиллерия — и снова артиллерия.
Москва по-прежнему была свободным городом. Но это был хмурый, холодный и молчаливый город. Более половины жителей уехало, мужчины были на фронте, официальные власти в городах на востоке, а женщины и дети в безопасности на Волге и в Сибири. Заметнее всего было отсутствие детей.
Швейцар в "Метрополе" был уже не такой жизнерадостный — и не такой толстый. В столицу хлынули беженцы из разрушенных войной деревень. Они собирались на холодных железнодорожных станциях и в пунктах санобработки, где упорно трудились медики, стараясь не допустить вспышки тифа. Музыки не было, пайки были скудные, а дипломатическая колония зимовала в Куйбышеве. Почти все театры закрылись, потому что зрителей было мало, а артисты либо играли далеко на востоке, либо ездили по фронтам, развлекая бойцов.
III
В мае 1943 года я вернулся в Москву, пролетев над развалинами Сталинграда, где вдоль пустых улиц стояли холодные печные трубы, возвышаясь над медленно текущей Волгой, отбрасывая длинные тени на фантастическую мешанину руин и на панораму несбывшихся надежд Гитлера. Москва, которую ее жители называют "матерью всех городов", по-прежнему была уверена в себе и свободна. Но немцы сосредотачивали силы в Орловской и Брянской областях на юго-западе, готовя свое последнее отчаянное наступление.
Жители столицы к тому времени очень устали. Немцы держали Украину железной хваткой, и еды не хватало. Переболевший тифом швейцар был похож на старого бесплотного духа. Тысячи жителей начали возвращаться в столицу, но никакого веселья не было. Не было и детей. По улицам сотнями бродили бедные и оборванные жертвы войны. По воскресеньям в нескольких храмах собирались толпы и молились в дыме ладана под православные песнопения.
Под весенним солнцем со стен домов отслаивалась маскировочная краска. Мусор и обломки, оставшиеся от немецких бомбежек, убрали, но дома пока не отремонтировали. Прославленный Большой театр снял свою маскировочную драпировку, но еще не открылся. Еды было достаточно, но никакого изобилия, конечно, не было. Время от времени по улицам бодро проходили женские воинские патрули, но никто не пел. Утомленная Москва была уверена в себе и преисполнена решимости, но ей не хватало энтузиазма. И все спрашивали каждого встречного иностранца: "А как насчет второго фронта?"
Но кое-что свидетельствовало о многочисленных изменениях. В магазинах, где выдавали пайки, появились американские продукты — сыр, сахар, консервы. Американские джипы с русскими номерами разъезжали по московским кольцевым улицам. Длинными автоколоннами бампер к бамперу шли большие американские грузовики.
Знаки новой официальности создавали иную атмосферу. Был опубликован указ о ношении орденских планок вместо орденов, которыми награждали за героизм. Но ленточки для них еще не изготовили. Офицеры надели погоны вместо знаков отличия на воротнике и получили указания, как носить пакеты и свертки, как обращаться с ординарцами и как вести себя в офицерских клубах. Максим Литвинов как-то сказал мне за обедом: "Скоро вы увидите и наших дипломатов в форме".
Весна в том году наступила поздно. Немцы тщательно готовили свое последнее большое наступление с выступа юго-западнее столицы. Но когда они его начали, русские были готовы. У них были новые танки, новые противотанковые орудия, новые истребители танков, новые штурмовики для борьбы с танками. А новые заводы на далеких склонах Уральских гор ритмично выпускали свою продукцию. Москва была в безопасности, и она это знала. Когда я летней ночью улетал с подмосковного аэродрома бомбардировочной авиации на борту британского "Либерейтора", советские самолеты взлетали оттуда стаями, сверкая посадочными огнями и направляясь на запад для нанесения ударов по вермахту, который начал спотыкаться и перешел в безостановочное отступление.
IV
В начале марта [1945 года] я вернулся в Москву. Это была мирная столица, далекая от зоны боевых действий и ликовавшая как-то по-особому от той обреченности, которая нависла над Берлином подобно молоту бога войны Тора. Из сталинградского аэропорта можно было наблюдать за тем, как идет работа по сортировке остатков немецкой техники, направляемой на утилизацию и переплавку. Клубы дыма поднимались из восстановленных заводских труб, которые гордо смотрели сверху вниз на пленных нацистов, безмолвно помогавших восстанавливать город.
Когда наш самолет летел над Тамбовом и Рязанью на высоте, на которой никто не отваживался летать в первые месяцы войны, внизу были видны крошечные поезда, ползущие по заснеженной равнине. И нигде, ни в городах, ни в поселках нельзя было увидеть серебристые аэростаты заграждения, которые раньше прятались в странных огромных норах подобно крепко привязанным личинкам.
Москва стала другой. На улицах было полно детей, которые шутили и дразнили друг друга, возвращаясь из школы домой, или с криками скатывались вниз по ледяным склонам. На перекрестках женщины-продавцы торговали мороженым и лимонами с лотков, а в киосках появились первые цветы, которые продавали по фантастическим ценам. Люди стали лучше одеваться, а в столичной толпе, где уже не было нищих, часто можно было увидеть каракулевые воротники и шапки.
Солдаты и офицеры в основном носили орденские планки вместо пафосных, громко звенящих орденов и медалей. В государственных учреждениях чиновники и руководители носили опрятную серую форму с погонами, указывающими на звание. Вновь появились троллейбусы, пришедшие на помощь переполненным трамваям. В столице исчезли последние остатки причудливой маскировки, а разбомбленные здания отремонтировали настолько умело, что приезжие даже не знали, где оставила свои следы люфтваффе. Огромные куски кирпичной кладки, вырванные из стен царского манежа, аккуратно заменили, а само здание оштукатурили. На величественном здании Большого театра не осталось ни единого шрама.
Гулять по улицам было холодно, поскольку зима еще не ушла. Надо было надевать теплое белье и меховое пальто, каким мог похвастать далеко не каждый. Приехавшие в отпуск с далеких фронтов солдаты и офицеры разглядывали витрины. Орудийную стрельбу можно было услышать только по вечерам, когда одна батарея за другой начинала праздничный салют у стен Кремля в честь нескончаемой череды побед.
Знаками войны были не только празднования и шрамы на стенах зданий, но и безногие и безрукие ветераны, ушедшие в увольнение из госпиталя, где им делали протезы. Эти люди неуклюже пробирались в метро. Еще не сняли указатели газовых убежищ, предупреждавших людей о последних отчаянных попытках нацистов реализовать безумную гитлеровскую стратегию возмездия.
Москвичи ежедневно собираются возле информационных стендов, чтобы почитать о последних победах. Война для каждого стала чем-то близким и очень личным, потому что каждый потерял мужа, сына, брата или отца.
Ненависть к немцам очень сильна. Она укоренилась до такой степени, которая в США почти немыслима. Один офицер рассказал мне, что опросил всю свою часть в количестве 2 000 человек и выяснил, что 1 288 человек потеряли родственников на войне, а у 532 человек немцы во время оккупации расстреляли семьи.
"Как-то раз, — рассказал он мне, — я увидел, как один мой солдат дает пленному немцу папиросу. Этот человек в самый ужасный для нашей страны период в начале войны потерял всю семью, в том числе, детей. Он поклялся убивать каждого немца, которого увидит. Я спросил его: "Почему же ты делишься с этим зверьем папиросами?" Он ответил: "Ты либо убиваешь его, либо оставляешь в живых. А если оставляешь его в живых, человек же должен курить"".
Поэтому — "ничево", как говорят русские.
В настрадавшуюся столицу медленно возвращаются хорошие вещи. В коктейль-баре на улице Горького можно купить коктейль c бенедиктином за 22 рубля, самодельный горячий пунш за 31 рубль, "Охоту", "Истребитель", "Таран" или "Дружелюбную смесь", которые подают пышногрудые официантки. А на балконе играет разухабистый джаз-бэнд.
Открылись показы мод, на которых демонстрируют спортивную одежду, женские и детские наряды, а также новомодную одежду для мужчин — зеленый пиджак с ажурной строчкой и белую льняную кепку с длинным козырьком.
По вечерам люди собираются посмотреть новый фильм Эйзенштейна, первую часть трилогии "Иван Грозный", чтобы узнать, как великий царь объединился с простым народом и призвал к порядку непослушных бояр, и как королева Елизавета направляла в Белое море корабли, чтобы вооружить царя против врагов. А в великолепном Большом театре, одном из прекраснейших в мире, в зале с позолотой и малиновым занавесом собираются тысячи людей, чтобы услышать все великолепие "Князя Игоря" с великолепным составом или изысканную постановку "Дон Кихота".
В антракте генералы с огромными погонами, красными лампасами и орденскими планками общаются с младшими офицерами, многие из которых награждены золотой медалью Героя Советского Союза, и вместе с иностранцами и простыми москвичами едят бутерброды и пьют пиво в буфете.
Москва медленно возвращается к нормальной жизни, и изобилия товаров там пока не увидишь. Когда в Ялте проводили конференцию, то кровати, лампы и посуду, а также продукты и напитки пришлось везти из Москвы, так как немцы все разграбили и украли во дворцах, где должны были пройти встречи. Американская тушенка в магазинах по-прежнему в большом почете, а американские джипы и грузовики встречаются на улицах так же часто, как и русские ЗИСы.
Вернувшийся иностранец не может не заметить, как сильно разрослась дипломатическая колония, которая, конечно же, сегодня в полном составе проживает в Москве. Численность сотрудников в посольствах, миссиях и военных представительствах очень сильно выросла. Многие новые страны направляют в Москву свои дипломатические миссии: Египет, Эфиопия, Австралия, Бельгия, Канада, Колумбия и Исландия. Нескончаемым потоком прибывают дипломаты из Британии, США, Франции, Румынии, Польши и Чехословакии. Москва стала одним из главных дипломатических центров мира.
